МОВИПРЕП

Глава 1. Начало

Ещё где-то в шестом в классе школы у меня обнаружили какую-то хуйню в кишечнике: нужно было делать колоноскопию — это когда в жопу засовывают длинную трубу с камерой на конце и смотрят твои кишки изнутри. Я хоть иногда и засовывал себе в очко баклажаны, да пульт от телевизора, но к новым манипуляциям готов не был. Да и чтобы это делал другой мужик — фу! Пидорасня!

Как только я узнал об этом, то впал в панику: я воспринимал колоноскопию не иначе как экзекуцию, ведь ни один нормальный человек не позволил бы засунуть себе в очко метровую трубу, и уж тем более ни один вменяемый не стал бы делать это ни с кем другим. Так ведь?

С каждым днём мне было всё более страшно и иногда даже возникали панические атаки. В те времена никто про эти атаки и слыхать не слыхивал, поэтому лечили меня исцеляющим подзатыльником.

Помимо диеты врач прописал для подготовки пить препарат Мовипреп — это такая хуйня для очистки кишечника: её нужно пить перед процедурой для очистки внутренностей.

Мать купила мне этого Мовипрепа, и он стоял на нашем кухонном столе, каждый день не давая мне забыть о неизбежности своей судьбы.

День процедуры неумолимо приближался. Настал день приёма Мовипрепа. Мать у меня слегка двинутая и никогда не читала инструкций, считая, что это для тупых. В то утро перед школой она по памяти вспомнила рекомендацию врача, у которого мы были месяц назад, и развела мне этого странного порошка в стакане воды.

Глава 2. Урок физкультуры

Утро понедельника. До экзекуции осталось три дня. Я как обычно позавтракал пересушенной яичницей. Мать развела мне первый пакетик Мовипрепа и дала перед выходом в школу. Его лимонный вкус показался мне приятным. Навеселе я упиздовал, ведь первые два урока были физкультурой на улице.

Стояла солнечная зимняя погода. На небе не было ни облачка, как и ветра. Температура около десяти ниже нуля, вчера выпало немного снега. Идеальная погода для катания на лыжах.

Наша физ-ра проходила на стадионе возле школы, потому что поблизости не было леса, что меня очень огорчало. Я физкультуру очень любил, особенно зимой: такие дни для меня были особенно радостными, несмотря на то, что потом приходилось целый день ходить вспревшим как ссаный бомж, ведь душевые у нас не работали.

Оказавшись рядом со школой, я направился прямиком на лыжную базу, где уже собрался народ. База располагалась в подвале, куда вела лестница с площадкой внизу и бетонным навесом сверху. У входа мы с одноклассниками радостно приветствовали друг друга и подкалывали: кто же на этот раз придёт последним. Физрук уже раздавал инвентарь, выходя из подвала с подписанными лыжами.

Наш учитель был пухлым мужичком за пятьдесят с большой залысиной и вечно лучезарной улыбкой, которая делала его круглые щёки ещё круглее. Его звали Агафоном Витальевичем. Даже в наше далёкое время это было редким именем, и мы всегда угорали над ним, называя между собой бабкой Агафьей.

Агафон любил шутки и всё время смеялся. Он всегда передвигался немного вразвалку и по этому колобку нельзя было сказать, что он имеет хоть какое-то отношение к спорту. Как обычно говорят про заикающихся актёров: что недуг покидал их на сцене, также и он — стоило пузану встать на лыжи, и диву даёшься: ба! насколько же этот кругляш может быть подвижным, ловким и выносливым.

Витальич выдал мои лыжи, и я тут же принялся надевать их. Я предусмотрительно пришёл сразу в лыжных ботинках, тогда как остальные тратили время на переобувку внутри школы.

Я взял палки и одним из первых принялся неуклюже идти коньком прямо около лыжной базы. Я был одним из немногих, кто умел это делать и ловил завистливые взгляды одноклассников, которым не удавались даже такие неуверенные движения.

Когда все лыжи были розданы, а сачкующие от занятий получили свою порцию фирменных ебанутых шуток и подъёбок от Агафона, мы пошли на большую площадку у школы. Физрук объяснил нам правила и провёл разминку.

Маршрут шёл вокруг школы и затем по стадиону, находившемуся на территории. Там было место и пройти коньком, и по лыжне, и скатится с горки, и подняться на неё — полный набор.

Я предвкушал гонку и не обращал внимание на громкое бурление в животе, ведь пока не было никакого дискомфорта. Когда Агафон дал свисток, я тут же сорвался с места, пока мои неуклюжие одноклассники перебирали своими деревянными ластами.

Первенство окрыляло меня. Несмотря на то, что моя техника была далека от идеала, я всё же был лучше остальных, что придавало сил. Вокруг была тишина, и лишь где-то позади слышался гомон, скрип снега и звуки сталкивающихся лыжных палок.

Я проехал первый круг вокруг школы и под одобрительный возглас пузана съехал с горы, чтобы после небольшого круга в низине подняться на неё.

Я поехал на второй круг, оставив всех далеко позади, в полной уверенности, что спуск с горки будет для многих непреодолимым препятствием. На этой ноте вдохновения у меня в животе резко закрутило, и дико захотелось срать. Лидирующий школьник остановился прямо под окнами учебных классов с горящими окнами, и напряг булки, что было мочи, лишь бы не обосраться. Пока я стоял в этой странной позе и кряхтел от перенапряжения, я также озирался по сторонам, заглядывая в закрытые окна, ища невольных свидетелей моего странного поведения.

Приступ дефекации вроде бы прошёл, гавно укатило куда-то обратно за изгибы кишки, но клапан продолжало давить. Я испустил небольшого шептуна, чтобы проверить, что в бомболюке нет торпеды, и, удостоверившись, что не обосрусь, с облегчением испустил оглушительный пердёж, сотрясший свежевыпавший мягкий снег. Я постоял ещё несколько секунд, чтобы быть уверенным в отступившей угрозе и опрометчиво поехал дальше.

Я поровнялся со входом на лыжную базу, когда почувствовал новый приступ. Юный лыжник снова встал и скорчился, сдерживая фекалии. Приступ не только не проходил, а будто только усиливался. Трусы немного окропило, но каким цветом?

Я поковылял к лыжной базе, как к единственному укромному месту, вход в которую находился в полуподвале. Я всячески отгонял от себя мысль о том, чтобы срать на улице и пока что хотел только спрятаться, чтобы перетерпеть и при этом не привлекать внимания.

Не в силах особо ничего сделать, я прямо в лыжах спустился по лестнице к закрытой двери, где была небольшая бетонная площадка, и согнулся в три погибели, сдерживая очко лишь с божьей помощью.

Последний приступ был такой сильный, что не оставил мне выбора, и я сразмаху спустил штаны и присел на той же площадке у двери.

Глава 3. Мовипреп делает своё дело

С диким звуком пердежа, который многократно усилился отражением от стен, из меня полился понос. Ёбаный Мовипреп делал своё дело. Жидкая вонючая субстанция выходила плотным слизистым потоком и приземлялась прямо на лыжи, которые я так и не отстегнул. Фоновым звуком аккомпанировали плещущиеся шлепки шматов поноса о твёрдый пол.

Пердёж был такой оглушающий в этой утренней тишине, что казалось ученики в окнах над входом в лыжную базу всё слышали. От этой мысли я словил панику и пытался что есть мочи сжать очко, чтобы сдержать хотя бы звук, но газы были в таком напряжении, что вырывались как из сопла реактивного двигателя и почти с таким же звуком, причиняя боль напряжённому сфинктеру. Теперь звук был в верхнем регистре и напоминал не колебания дряблых старушечьих ягодиц, а скорее медные завывания трубы в исполнении Диззи Гиллеспи. Я не видел, но бьюсь об заклад, жидкий кал вылетал с первой космической!

Я сидел на корточках и озирался вокруг, когда решил посмотреть на то, что происходит внизу. Я нагнулся, чтобы посмотреть себе между ног, и увидел там свои свисающие скукоженные на морозе яйца и прилипший к ним грустный поникший хуй — два жалобных котёнка, прижавшихся друг к другу, чтобы согреться.

Тем временем на полу образовалось говняное болото, по которому стелился пар от горячего поноса. Тяжёлый запах сгнившего мяса постепенно заполнял мою низину, вымещая свежий воздух, и уже достиг моего лица. Я почуял этот аромат перегноя и тут же блеванул себе на ляжки, пытаясь удержать равновесие и не рухнуть прямиком в ядовитые фекалии.

* * *

Мовипреп словно колдовское зелье заставлял весь объём трёх с лишним метров моих кишок в один миг сократиться и опорожниться. Если поначалу говно выходило хоть сколько-то сформировавшимися кусками, то всё остальное время консистенция менялась от нутеллоподобной до и вовсе кефирной.

Очередной дикий спазм не только заставил мой анус вывернутся, но и меня заорать от неприятных ощущений.

Пока я дристал, мои одноклассники догнали меня. Я слышал, как они проезжают мимо и старался не издавать звуков и не двигаться, чтобы не тревожить стелящийся пар от свежего говна. Они периодически проносились мимо со звуками сбитого дыхания и причитаний, а я лишь молился, чтобы никто не раскрыл моё инкогнито.

Говно уже покрыло несколько сантиметров площадки. Посмотрев вниз, я увидел, что обдристал свои ляжки и хуй, но в данный момент это волновало меня меньше всего, как и пощипывание залупы — я думал лишь о том, как выбираться из калового окружения.

Не знаю, как долго я сидел в своём говняном плену, наполняя выгребную яму и рискуя быть погребённым прямо там: в фекалиях, блевотине и пучинах своего позора. Мимо уже несколько раз проехали одни и те же люди. Плохой знак!

В какой-то момент уже сухие спазмы в жопе прекратились, и я уже начал прикидывал пути к отступлению. Обосранный дождался, пока останется в тишине и немного привстал, чтобы оглядеться. Было пусто, поэтому я сделал шаг навстречу лестнице, но не учёл один факт…

Глава 4. Я забыл про лыжи

На мне всё ещё были лыжи, которые давно скрылись в жутко смердящем поносе, запах которого напоминал мне гнилой шашлык из дешёвой свинины. Я поднял ногу, которая потянула за собой лыжу, вздымая пузырящуюся поверхность моих испражнений. Прежде чем я успел понять, что всё ещё в гигантских деревянных ластах, моя лыжа зацепилась за узкую стену бетонного вольера, и я полетел вниз, отчаянно пытаясь ухватиться за стены и выступы.

Я жалобно барахтался в невесомости, пытаясь изменить то, что было начертано на каменных скрижалях моей судьбы. Неизбежность приближалась ко мне вонючей извивающейся жёлто-коричневой пеленой. С размаху я упал лицом в собственный понос, разбрызгивая его во все стороны. Нос сразу же забился твёрдыми кусками недопереваренного укропа, а глаза сильно защипало.

Я начал инстинктивно кричать, но мои вопли обволакивало густое фекальное месиво, и они выходили лишь лопающимися беззвучными пузырями.

Я пытался подтянуть застрявшую ногу, но у меня не получалось: лыжа зацепилась в замкнутом пространстве. Я начал паниковать и дико барахтатся с такой силой, что расплескал дерьмо из аквариума на белый снег, и теперь вход в лыжную базу был похож на огромный развёрстый обосранный анус. Я представил, что здание школы как бы обосралось, и широко улыбнулся, пуская понос затекать между зубов прямиком в рот. У него был кислый вкус.

Мовипреполюб кое-как встал на колени в неудобной позе, чтобы наконец освободится от лыжного плена. Как только я поднял глаза, то увидел, что мои одноклассники вместе с Агафоном подходят к лыжной базе. Видимо урок закончился, но я даже не заметил! Я не успел!

В голове проносились образы моего будущего позора: как я стою перед всеми в говне; как все надо мной ржут; как толстый Агафон получает минуту славы и сполна отрывается, изрешечивая мою душу как из пулемёта одной ебанутой шуткой за другой. Я думал буквально пару секунд, которые длились будто несколько минут, и всё это время лишь одна идея не давала мне покоя и казалась единственно верной.

Я вспомнил, как ездил с родителями на море и как мне удавалось задерживать дыхание на пару минут. Отец очень хвалил меня, говорил, что я был не хуже олимпийских чемпионов. И вот стоя в говне, я, кажется в это поверил, а что мне оставалось?

Я сделал несколько глубоких вдохов, почувствовав головокружение, набрал последний самый глубокий, нырнул в понос и замер, давая последней ряби успокоится. Мои уши заволокло глухой пеленой, через которую все звуки доходили искажёнными. Для меня настала странная клокочущая тишина и спокойствие. Даже сильно зажмуренные глаза сильно защипало, словно от взгляда на сварку, но я держался. В ушах было только биение сердца, которое постепенно замедлялось. Понос был ещё тёплый, и всё это напоминало камеру депривации, когда все чувства отключались, снимая физические ограничения с сознания.

Мелкий обосрыш провалился куда-то в море поноса и своих мыслей, воспоминаний и переживаний. В том возрасте это был всё ещё детский взгляд на мир, с мыслями о дрочке и поедании говна, воспоминаниями о дрочке и переживаниях о том, не спалил ли кто мою дрочку. Ну и было конечно немного про поиски себя и отношения с друзьями.

Плотное тёплое море охватило меня, заражая своей безмятежностью и спокойствием, и когда запас кислорода подходил к концу, мне вообще не хотелось покидать сладкий вонючий плен.

Мне казалось, что прошло минут десять, если не больше: достаточно, чтобы прибывшие увидели море говна и решили бы уйти оттуда, а я бы смог скрыться незамеченным. Что делать дальше я пока не думал.

Глава 5. Отступление

Когда стало совсем невмоготу, я поднял голову. Из ушей потекли жидкие фекалии, освобождая барабанную перепонку. В глазах стояла тёмная коричневая плёнка. Запах по прежнему был такой ужасающий, что почти отбил мне обоняние, а я еле сдержал рвотный позыв, издав только пару звуков словно блюющий кот. Я проморгался, и с каждым разом всё отчетливее видел, что в полнейшей тишине на меня смотрит охуевший Агафон и мои одноклассники.

Я оглянулся — моя жопа преспокойно плавала себе над поверхностью свежей выгребной ямы, словно жирный обосранный айсберг. Выходит, я не рассчитал глубину и просто лежал неподвижно вниз еблом! Блядь, они видать подумали, что я утонул во всём этом пузырящемся дерьме! Вот смеху-то! Хотя… в тот момент было нихрена не до смеха.

Моя скукоженная от разъедающей кислоты ебучка, покрытая шматами жёлто-коричневого говна ошалело смотрела на свидетелей моего позора. Я мог прочитать только высочайшую степень ахуя на их лицах, но не природу: то ли они были в шоке от потенциального трупа, то ли им было невдомёк, почему я лежал в дерьме.

— Живой! — вскрикнул Агафон, — живой!

Дети, стоявшие вокруг него со сжатыми носами, почти одновременно выдохнули с облегчением. Агафон тоже стоял, зажав нос.

Я хотел сгореть со стыда в этот момент и подумал даже утопиться прямо здесь в поносе.

— Вставай, чё разлёгся-то? — с усмешкой спросил Агафон и издал громкий и низкий гортанный звук, чуть не блеванув.

Дети хором заржали, а Агафон подхватил их смех, снова издав тот же звук, заставляя всех присутствующих смеяться ещё сильнее.

— Давай, сынок, поднимайся, — позвал он и поманил рукой.

Я поднялся на руках и неуклюже зашевелил ногами, чтобы поставить их ровно, но из-за переплетённых лыж никак не мог это сделать. Школьник из поноса попытался встать, но тут же рухнул обратно в болото срани, поднимая в воздух фекальные брызги, которые приземлились на Агафона.

Физрук не выдержал, и с тем же звериным рыком блеванул прямо на меня, заменяя дерьмо на моей макушке пережёванными виноградными кожурками и мелко нарезанными сосисками в месиве его завтрака.

Воняла эта хуйня так отвратительно, тем более на контрасте с говном, что я чуть не потерял сознание. Запах вонючих внутренностей пожилого мужика разъедал мои лёгкие, и я стал яростно зачерпывать воздух ртом и чисто инстинктивно пытаться смыть блевотину с себя. Не отдавая себе отчёт в том, что делаю, я умывался говном, лишь бы отделаться от сущности Агафона, которая отравляла мою душу.

Я слышал где-то вдалеке блюющих одноклассников, которые были не в состоянии вынести это зрелище. Некоторые смеялись, но остальные стояли скорее в шоке. Градус ебанутости резко взлетел так высоко, что стало не до смеха, тем более от сцены с задыхающимся от блевотины и издававшим нечеловеческие звуки физруком. Уверен, многие думали, что он сейчас сдохнет.

Каким-то чудом я отстегнул свои лыжи, выполз по лестнице наверх и рухнул в сугроб. Я покатался по снегу, оставляя коричневый след и, уже замёрзнув, встал. Конечно, я всё ещё был покрыт говном, но с меня хотя бы не текло. Все вокруг меня расступились, не желая приближаться даже на три метра. Без лишних слов я направился прямиком домой, а толпа вокруг меня расступилась. Уже у выхода я заметил, что Агафон лежал на спине и просто дышал, наблюдая за облаками: его огромное пузо медленно вздымалось в такт его дыханию.

Уже дома я молча встал под душ прямо в одежде и мылся несколько часов, пока не вытравил запах.

Глава 6. Заключение

Понос так никто и не убрал. Крепкие зимние морозы быстро превратили лужу в лёд, и до весны не было никакого смысла тревожить его.

Все остальные классы так и ходили по моему застывшему говну на лыжную базу, а Агафон каждый раз при приближении к ней чувствовал рвотный позыв, сопровождаемый желудочно-пищеводным клокотанием. Я часто слышал его, когда сидел на уроке в классе, рядом с тем местом. Это единственное, что меня улыбало в этой истории.

Когда пришла весна настал сущий пиздец. Теплело тогда быстро, и где-то в начале марта говно растаяло буквально за ночь. Запах гнили распространился на всю территорию учебного заведения и проник даже внутрь здания. В тот день никто не учился, и школу закрыли на карантин на неделю, оставив все окна и двери открытыми для проветривания.

Завхоз вынужден был надеть противогаз, чтобы выгрести всё говно лопатой в тачку. Он свалил фекалии в заранее вырытую яму, чтобы затем похоронить зловонный дух навсегда. Оставшиеся ошмётки вытравливали спиртом.

Что же до меня? Я до конца школы был «дайвером». Прозвище не очень обидное, но в те времена к нам приходило много новых учеников, и каждый раз слыша «дайвер» новенькие спрашивали историю этого прозвища. История про заплыв в поносе ходила по тем коридорам почти ежедневно, и мне не давали забыть этот эпизод. Ручаюсь, эту историю за неимением свидетелей уже как легенду рассказывают до сих пор, в качестве доказательства демонстрируя тёмный след, оставленный разъедающими испражнениями на бетоне у входа в тот самый подвал, да небольшой холмик, на котором многие годы не растёт трава…

* * *

Я принимал ебучий Мовипреп ещё пару раз, каждый раз около часа переживая дикие сокращения внутренностей и наполняя канализационные трубы коричневыми водами священного Нила. Опыт, скажу вам, так себе.

А колоноскопия оказалась хуйнёй, о которой я расскажу как-нибудь в другой раз.