ПЕТУШОК

Однажды, поздней весной, посреди дня я ехал домой со школы в душном потном и пердящем «Пазике». Последним уроком была физкультура, а потом мы с пацанами ещё задержались поиграть в футбол, поэтому я был одет в лёгкую футбольную форму. И хоть она и была похожа на форму «Реал Мадрида», но тонкая и выцветшая ткань выдавала китайскую поделку с рынка, которая прилипала к потному телу.

Хотя была только середина дня, я уже был дико вымотан, поэтому занял последнее свободное место, чего обычно не делал. Отвратительный мятый дерматин обивки дико нагрелся и прилипал к ногам, но стоять уже просто не было сил.

За окном бежали деревья, дома, люди, до дома оставалось немного. На очередной остановке в автобус зашла типичная советская бабка и встала вплотную ко мне, прижавшись животом к моему плечу. Она стояла так минут пять, что мне дико остоебенило, и я молча уступил ей место, благо мне скоро надо было выходить. Ругаться как-то не хотелось, хотя я обычно за словом в карман не лез.

Я стоял около дверей, прислонившись головой к перилам, ощущая приятную вибрацию от двигателя на черепе и наблюдая колышущуюся картинку в глазах. Бабка, до этого занявшая моё место, уже через минуту поднялась со своего сиденья и встала рядом со мной. Я почувствовал запах старческого пота, исходившего от неё.

Я устало повернул голову, чтобы посмотреть на наглую морду и встретил холодный отрешённый взгляд, вперившийся в меня. Мелкие зрачки поползли по моей спортивной форме и остановились где-то внизу. Через пару мгновений, эта сука повернулась и схватила меня за хуй.

Заебавшийся школьник был без трусов, поэтому всё, что отделяло мой отросток от её слоновьей хватки, была тонкая китайская синтетическая ткань.

От такой наглости я просто опешил и полминуты смотрел на бабку охуевшим взглядом. Она сдавила ладонь, словно пожилой орангутан, и в тот момент, когда почувствовал нехватку крови в кукане, я заорал во весь голос.

— Отпусти хуй! — орал я, что есть мочи и пытался объяснить пассажирам, что подвергся домогательству. Никто не отреагировал. Эти ебанаты сидели и смотрели кто куда, но только не на меня. Игнорирование всякой хуйни — это у нас национальный спорт.

— Отпусти, мразь! — закричал я бабке, смотря на её каменный ебальник. В такую жару эта сука надела шерстяной свитер и повязала такой же платок на голову. Это уверило меня в её полном безумии.

Конечно, я пытался освободиться, бил её по руке, царапал ключами от дома, но ей было настолько поебать, что в какой-то момент я даже подумал, что она уже не человек.

От фрикций в тёплой ладони мой хуй начал привставать, и в этот момент я увидел на её застывшем ебле лёгкую покосившуюся ухмылку, будто именно этого она и добивалась. Я не сдержался и двинул ей кулаком по еблу, но мои хилые кулаки не нанесли угловатой ебучке какого-либо урона.

Я отбивался хуй знает сколько времени и уже проехал свою остановку. Никто не реагировал на нас, все проходили мимо. От отчаяния и бессилия я уже чуть ли не плакал.

Конечная остановка.

Люди стали выходить мимо нас. Я хватался за них, но меня отпихивали. Через минуту в салоне не осталось никого.

— Освободите салон! — закричал водитель.

— Да меня тут за хуй схватили, помогите! — заверещал я.

— Меня б, кто за хуй схватил, — заржал он, — давайте, валите нахуй, голубки. Мне ехать надо!

Я стоял в проходе и не двигался. «Голубки», блядь! Водитель глубоко вздохнул в нетерпении, крякнул и вынул свою жопу из кресла. Он медленно подошёл к нам и вытолкнул из салона на остановку, дав мне пендаля на прощание. В тот момент я возненавидел кавказцев и позже ненадолго стал скинхедом из-за этого, но речь не об этом, а скорее о том, как я стал импотентом.

Теперь мы стояли на остановке. Я держал бабку хуем за руку, а она меня — рукой за хуй. Её стеклянный взгляд на неподвижном ебальнике сильно пугал меня, и только колышущиеся седые жиденькие волосья, торчащие из-под старого оренбургского платка, напоминали о человеческой природе этого существа. Я узнал это неровное кружево на платке: именно такой платок мой дед приспособил для хранения картошки, когда моя бабка умерла. Ох, как он тогда радовался… В этот момент, стоя на той остановке, я вдруг понял своего деда, женский маразм штука страшная.

Неожиданно, бабуля сдвинулась с места и повела меня за собой, держа мелкого коня за кожаную сбрую. Она иногда оборачивалась, словно ебанутый Паспарту, проверяя, что за ним следуют те редкие весёлые пизданутые, отважившиеся заглянуть к нему в гости.

* * *

К счастью, шли мы недолго, её дом был метрах в ста от автобусной остановки, которая всё ещё была окутана ядовитым дымом дешёвой солярки, сгоревшей в металлических кишках промасленного «Пазика».

Я плакал и умолял старую женщину отпустить меня, но она будто бы вообще ничего не слышала. Конечно, я брыкался и бил её по руками, ногам, по голове, по яйцам, не подозревая, что яиц у неё нет: но тщетно, это тело было почти неуязвимо.

Уже стоя в подъезде, поднявшись на пятый этаж пятиэтажного дома, мы встали у входной двери, обитой каким-то старым кожзамом и украшенной серебристыми облезлыми кнопками, словно на неё пустили пару старых умерших байкеров. Это была дверь в её логово.

Старуха достала ключи, и я не упустил шанса ёбнуть по ним ногой, пытаясь оттянуть тот момент, когда мы перешагнём порог: я уже боялся даже и представить, что она хочет со мной сделать — то ли оторвать мой хуй, то ли зарубить, то ли выебать. Но её хватка была железной не только в той руке, в которой она держала мой пенис — ключи тоже никуда не делись. Интересно, чем она занималась всю жизнь, что развила такую силу и выносливость.

Бабка открыла дверь. Пытаясь спастись, я просто рухнул на пол подъезда, не желая идти дальше. Но ей было абсолютно поебать: своей шаркающей походкой она шагнула через порог, таща меня словно раненого Бобика. Я заорал от боли, когда кожа на моих мудях растянулась почти до разрыва. Пришлось встать, всё-таки если есть выбор остаться без хуя прямо сейчас, либо чуть позже — кажется, лучше пожить лишние десять минут с возможностью стрессовой эрекции.

Эврика! Эрекция! Если мне удастся заставить свой кукан встать, то… блядь, то нихуя не будет! Эта ладонь, кажется, может сокрушать кокосы, что ей мой скользкий отросток.

Мы зашли в душную квартиру, пахшую затхлой советской старостью, и выглядящей также. Парочка «голубков», как нас назвал водитель автобуса, зашла в маленькую кухню, старуха толкнула меня на одну из двух табуреток, стоявших у стола, а сама села напротив, всё ещё не отпуская мой обескровленный медвежьей хваткой хуй.

Она уставилась на меня всё с тем же отрешённым стеклянным безумием. Мы просидели так минут десять, и всё это время я тихонько похныкивал, пуская редкие солёные слёзы из уголков глаз. На кухне было прохладно из-за толстых штор, укрывавших окна, поэтому я вскоре стал подрагивать от холода.

Бабка вдруг стала немного подёргивать рукой, снова слегка подрачивая мне и опять на её ебальнике отразилась лёгкая ухмылка, съехавшая на бок, которая была едва ли не более безумной.

— Петушок, — еле слышно прохрипела она и снова замолчала.

* * *

Мы сидели так часов шесть. Всё это время старая женщина всё также смотрела на меня, словно статуя, иногда заёбывая своим приколом с «Петушком» или очень громко отхаркивая огромный ком зелёно-коричневой слизи в стоящий на столе прозрачный стакан. Я время от времени смотрел на это отвратительное месиво со сгустками крови и какими-то жёлтыми комочками и заходился приступами удушающей тошноты.

Всё это время я то истерично орал, то успокаивался и молча сидел, ожидая непонятно чего. Я пытался сыграть не эффекте неожиданности и резко вырваться, но только лишь ещё больше надрывал свою нежную кожу, пытаясь вырваться из окаменелого капкана.

Я просил воды, просил еды, но безрезультатно. Но терпеть голод и жажду значительно проще, чем терпеть наполнение мочевого пузыря. Я дико хотел ссать. Хоть и инфернальная бабка казалась мне исчадием ада, но даже если и так, то это был дьявол в человеческом обличье, в обычном человеческом теле, и как только я подумал о том, как же эта тварь может терпеть жажду, голод и позывы к испражнению, на пол полился жидкий, как кефир, понос, вперемешку с оранжевой мочой. Из-за закрытых окон, в помещении воцарилась такая дикая вонь, что я тут же забыл про стакан с соплями и обоссался, не в силах терпеть.

Я стал верещать и вырываться, словно меня засунули в газовую камеру с перепревшими мёртвыми волками. «Ауф, как воняет!» — шевельнулась шиза в моей голове — «какие, нахуй волки?», но клянусь, я видел видео, где мужик доставал сгнивший волчий скальп из пластикового пакета, чтобы показать своим друганам. С него ручьями лился жидкий гной, заставивший всех присутствующих почувствовать, как сжимаются внутренности. И именно такую ебаную вонь я представлял себе в момент просмотра, но реальность оказалась куда более жестокой, и вонь была даже сильнее, чем я мог подумать.

Понос, достигнув пола, запузырился, а мои глаза — заслезились. Я уже почувствовал дыхание смерти на шее и чуть не упал в обморок, как внезапно услышал, как в замке входной двери елозит ключ. Кто-то пришёл!

— Ма, это я! — послышался громкий мужской голос, — фу, блядь! — уже вполголоса донеслось до меня из коридорной глубины.

Неизвестный долго чём-то шуршал в коридоре, а потом послышались грузные шаги. Из-за угла на кухонном пороге возник лысоватый мужчина средних лет.

— Блядь! — вскрикнул он, увидев меня и понос, — опять ты, блядь, за своё! Ну ёб твою мать… Так, держись, — обратился он ко мне, — ща мы тебя освободим.

Он открыл окно на кухне, затем ушёл куда-то вглубь квартиры и вернулся с туалетным ёршиком, в волокнах которого я увидел засохшие куски фекалий. Мужик подошёл к бабке, запрокинул её голову и раздвинул челюсти. Всё это время она не мигая смотрела на меня. Мужик взял этот ёршик и засунул его глубоко в рот старухи. Казалось, сам ёршик вошёл уже в горло, но бабке как будто было похуй. Через пять секунд она начала задыхаться и чуть ли не блевать, и в этот момент её сын оттолкнул ногой табуретку, на которой сидел я, в противоположный угол комнаты, как раз в тот момент, когда я почувствовал ослабевшую хватку, чем растянул моего петушка до предела, прежде чем он вырвался на свободу.

Мужик вытащил ёршик и кинул его в раковину.

— Ну всё, всё, успокойся… — ласково обратился он к матери, гладя её по голове, — ты как? — спросил он у меня.

Я только лишь кивнул головой, держась за хуй.

— Ты прости её… совсем из ума выжила, не понимает что делает. Не держи зла.

На этих словах он достал из кармана зелёную купюру в тысячу рублей и сунул мне:

— На вот, за моральный ущерб.

Я взял купюру, всё ещё находясь в полнейшем шоке и держась другой рукой за гениталии. Таких денег я отроду не видел, в те времена для меня это было чуть ли не целым состоянием.

— Хочешь поесть, попить? — спросил он.

— Хочу пить, — ответил я пересохшим горлом. Жрать, конечно, дико хотелось, но оставаться тут я не желал ни минуты.

Он налил мне воды из-под крана. Я выпил протянутый мне стакан залпом и молча ушёл, хлопнув дверью.

Оказавшись на улице, я, наконец, вздохнул полной грудью и немного успокоился. Хуй всё ещё болел. Дома я сказал, что играл с ребятами в футбол, поэтому пришёл так поздно. К счастью, такое бывало и раньше, поэтому никто меня не хватился. Хотя, с другой стороны никто бы не стал меня искать до наступления ночи, а к тому моменту мой выжатый хуй мог уже начать и атрофироваться…

* * *

Спустя год я напрочь забыл об этой истории и не вспоминал. Мой член зажил и больше не беспокоил. Бабка растянула его раза в полтора, отчего мой конец стал теперь длинным, но тонким, словно герой комикса «Червяк Джим». Да и вставать мой «Петушок» уже больше почти не мог. Таким концом не много можно сделать в плане сексуальных успехов, но зрители нашего бродячего цирка теперь с радостью наблюдают за весёлым уебаном, крутящим своей тонкой залупой как лассо и выполняющим разные трюки под музыку Валерия Леонтьева. Но, как говорится: это была уже совсем другая история…