СТОЯ В ГОВНЕ

День у Никиты Семёновича не задался с самого утра. Он проснулся на втором этаже небольшого деревянного дачного домика, куда приехал погостить к бабушке. Жёсткий солнечный свет бил прямо сквозь старые тонкие и пыльные полупрозрачные занавески прямо ему в глаза, отпечатывая кружевной узор на жирном ебле. Окно было закрыто, поэтому как только Никита Семёнович разлепил заплывшие очи и пришёл в сознание, то сразу почувствовал удушающую влажную духоту в комнате.

Воздух разогрелся довольно сильно, так что каждый вдох обжигал козявочные пещеры в носу у парня. Когда он присел, то почувствовал, что голова была весом с пудовую гирю и гудела, будто по ней ёбнули старым чугунным утюгом. Никита взялся за голову и услышал в ушах тяжёлый набат собственного редкого сердцебиения, который разносился по черепу. Во рту было сухо.

Никита Семёнович оттянул лямку рваных трусов и оголил хуй, цепляя резинку за яйца. Несмотря на жажду, ссать парню тоже очень хотелось, поэтому не упуская ни секунды, он принялся ссать, прямо сидя на матраце, себе на руки и умывать тяжёлой концентрированной мочой своё лицо и голову. Он научился этому у деда.

В первый раз, когда Никита стал этому свидетелем, то сильно охуел, но бабушка объяснила, что дед был блокадником. Травма детства в голоде и лишениях навсегда изменила личность деда, заставляя его экономить воду до такой абсурдной степени. «А чё, она ж стерильная» — говорил дед, забывая о том, как он смердел бомжатиной после своих процедур. Никита Семёнович тоже теперь начинал свой день с такого ритуала, однако всё ещё не решался полоскать рот, как это делал дед.

Золотые капли сверкали искрами в утреннем солнце. Сквозь их прозрачную желтизну можно было взглянуть на пронзительно голубое небо и в смешении цветов увидеть свежую воронежскую зелень. Никита спал на старом дедовском матраце, который лежал на полу и был обоссан предком донельзя, поэтому внук даже не пытался соблюдать пиетет к своей постели и не обращал внимания на пролитую на ткань ссанину.

Когда утренний туалет был окончен, Никита Семёнович открыл окно своей парилки и ощутил удар свежего ветра на своём лице, который, огибая дряблые подбородки и жирный лоб, игрался со светлыми курчавыми волосами, зализанными назад.

— Никита! — послышался с нижнего этажа голос бабушки, которая услышала треск деревянных перекрытий от перемещений её жирного внука.

— Семёнович, — чуть тише ответил Никита.

— Да… Семёнович, — поправилась бабушка.

Никита почему-то решил, что теперь все должны звать жирного школьника средней школы по имени и отчеству. Требовать что-то было не в его мнительном характере, поэтому все очень этому удивились, однако родители и прародители очень любили своего милого увальня, поэтому потакали ему во всем, но вот сверстники и знакомые так или иначе старались уколоть жирдяя, называя, например, Спермовичем.

В остальном же Никита был довольно забитым ребёнком, который и голоса не подаст в нужный момент, был замкнутым, недружелюбным и даже угрюмым, всегда себе на уме.

* * *

Позавтракав яичницей из десяти яиц, сдобными свежими бабушкиными булочками и двумя половниками сладкой манной каши, от которой валил пар, наш герой надел рваные шлёпанцы и побежал прямо в своих белых трусах с жёлтыми пятнами по пыльной деревенской дорожке к реке.

Накануне местные ребята рассказали Никите Семёновичу, что в их речке водятся пираньи, но увидеть их можно было только утром. Именно поэтому парень так спешил, не чуя никакого подвоха от пацанов, звавших Никиту не иначе как пиздюком или Спермовичем.

Никита Семёнович быстро пробежал целый километр, преодолев несколько поворотов, пока не очутился на холме, с которого был виден изгиб реки и ребята, ждавшие его. Он спустился с холма к воде по высокой траве, которая царапала его нежную кожу и соски.

— Здарова, уёбок, — приветствовали его ребята.

— Ага, — лишь буркнул он, — а где пираньи?

— Да вон в реке, но надо их выманить, — сказал парень постарше в веснушках, сидевший на булыжнике, — ты это… Спермыч… зайди в воду по пояс и начни ссать — их привлекает моча.

Некоторые из ребят отвернулись, другие прикрывали рот после вырвавшихся смешков.

— Да ты врёшь! — вполголоса буркнул Никита.

— Да ты чё, — возмутился парень, блестяще отыгрывая удивление, — они думаешь как животных-то чуют?!

Никита ничего не сказал и зашёл в воду. Холодная свежесть защекотала его ляжки и набухший фимоз.

— Холодно, — буркнул себе под нос Никита.

— Ссы давай! — крикнул один из парней и тихо засмеялся.

— Да ща… — опять еле слышно буркнул Никита.

Семёнович натужился что есть сил, но как он ни старался, мочевой пузырь был пуст и ещё не успел наполнится после утренних процедур. Пацаны, стоявшие и сидевшие вокруг блаженного, наблюдали за ним и посмеивались, но Никита их не замечал. Поссать у него не получалось, но в его голове созрела другая логичная мысль, даже слишком логичная. Он спустил трусы.

— Бля, чё он делает? — заржал парень на камне и показал пальцем на пиздюка.

Все остальные подхватили гогот, глядя на оголившуюся жопу их младшего товарища. До этого момента Никита казался эдаким светлокожим альбиносом, но ещё более белая кожа на седалище отличалась от, как оказалось, успевшего подзагореть тела и ярко сверкала в прозрачной речной воде.

Вдруг вода окрасилась чем-то тёмным и забурлила, будто огромный спрут прыснул своими коричневыми чернилами, чтобы отвлечь врага.

— Блядь! Этот долбаёб обосрался! — прокричал малой с причёской «горшком».

Все начали хохотать пуще прежнего как гиены, еле успевая делать вдохи, до тех пор пока запах не покинул водную гладь, и острая взвесь поноса не дошла до них по воздуху. Все как один почувствовали удушающий запах и приступы рвоты.

— Съёбываем, — только и смог вымолвить кто-то из ребят постарше, и все дружно поспешили ретироваться.

Оставшись один, Никита почувствовал скорее облегчение, ведь теперь он мог спокойно посмотреть на пираний. Он стоял в густом облаке мелкодисперсного говна, плясавшего в неспокойной воде, стараясь разглядеть хоть какое-то живое движение.

Внезапно, кто-то мягко схватил его за мелкий хуй, отчего Никита Семёнович вздрогнул. Сначала было небольно, но тиски медленно сдавливали залупу со страшной силой. Никита задёргался, думая, что пиранья сейчас сделает ему обрезание вместе с головкой, поэтому стал барахтаться и пытаться стряхнуть зубастую рыбину. Руками тронуть её он боялся: мало ли тяпнет за палец, хотя куда уж хуже-то.

Дерьмо всё не расступалось и оставалось непроглядным туманом, хотя полужидкая фракция уже унеслась водой, чтобы осесть на стирающихся где-то ниже по течению белых простынях еле заметными бежевыми разводами и нотками говна в кондиционере для белья.

Внезапно, где-то в районе ануса Никита Семёнович почувствовал присутствие второй пираньи, которая по всей видимости хотела забраться к нему в очко. Никита всё ещё боялся трогать рыб, поэтому натужился и выдал совсем немного говняной взвеси, чтобы отогнать назойливое существо. Рыба отстала.

Парень держал руки над водой в ступоре, боясь пошевелится. Его лицо раскраснелось от стресса, а глаза лихорадочно пытались выхватить серебристую чешую в коричневом месиве.

Туман вскоре рассеялся, и Никита, наконец, заметил в мутной воде продолговатых рыб, беспорядочно плавающих и хватающих беззубыми пастями мелкие кусочки говна.

— Это караси… — облегчённо вздохнул Никита Семёнович, не уверенный, что это и правда «караси», и медленно вышел из воды.

Уже на берегу он заметил, что его ляжки были все исполосованы острыми плавниками. Крови не было, но красные ссадины хорошо виднелись на его светлой коже и уже немного саднили.

Молча и с удивлением понаблюдав за беснующимися рыбами, поедающими дерьмо, Никита Семёнович отправился домой в расстроенных чувствах — пираний он так и не увидел.

* * *

Понурив голову и шаркая тапками по проселочной дороге, Никита Семёнович медленно шагал в сторону дома, думая о том, что никогда не увидит пираний, а также размышляя о том, почему у него нет настоящих друзей. Может быть потому, что он разговаривает сам с собой у себя в голове?

Где-то вдалеке слева завывала газонокосилка, справа будто в ответ истерично лаяла собака, однако его шаги по усыпанной песком и гравием дороге были отчётливо слышны. Солнце поднималось всё выше, укорачивая тени, и палило всё сильнее, а раны на теле школьника под этими лучами щипало.

Дорожка повернула в сторону, и из-за травы показался маленький серый котёнок.

Также молча, но с удивлением, Никита присел на корточки и стал неуклюже гладить пушистого, который громко замяукал и сжался, видя эти огромные несуразные кулаки. Вдруг из травы выпрыгнула большая чёрная кошка и зашипела на Никиту, заставляя Семёновича отшатнуться. Кошка не унималась и выпустила когти. Никита упал на жопу и получил когтистой лапой прямо по пузу. Наточенные о врагов когти распороли нежную кожу и оставили три длинных кровавых следа. «Ого, как будто от Росомахи!» — подумал Никита, прежде чем тихо вскрикнул от жгучей боли.

Толстый вскочил и хотел было убежать, но у кошки включился режим бешенства, и она вцепилась на всю длину своих когтей в ляжки пацана, так что тот закричал, стал трястись и бить ополоумевшую хищницу по голове. Кошка издала истошный гортанный мяу, будто была в боевом трансе, а Никита всё старался отодрать эту падлу от себя. За всем этим наблюдал одинокий котёнок на дороге вместе со своими братьями, выбежавшими из травы. Они уже в который раз лицезрели безумие своей мамки и лишь ждали, когда это закончится.

Кошка вдруг отстала и, как ни в чём не бывало, убрала когти и повела своих котят куда-то в траву. На этот раз серый не отставал, но жирный теперь был покарябан сумасшедшим животным и покрыт царапинами и кровоподтёками.

Никита Семёнович поковылял дальше, хромая на левую ногу, куда пришлась основная атака зверя. Палящее солнце только добавляло дискомфорта.

* * *

Дом Никиты уже был виден, когда под его ногой что-то хрустнуло. Подняв ногу он увидел жёлтые нити, идущие от подошвы его шлёпок к раздавленной скорлупе. Сверху послышались странные птичьи звуки, и прежде чем Никита Семёнович успел поднять голову, что-то сильно пиздануло ему прямо по макушке. От неожиданности он повалился на землю, и пока кувыркался, пытаясь увернуться от неизвестной угрозы, с него сползли трусы. Дорожная пыль ровным слоем покрыла его потные гениталии, как детская присыпка.

Парень замер и, поняв, что мнимая опасность миновала, принялся озираться, щурясь, глядя на яркое небо. Неожиданно, мелкий клюв сомкнулся прямо на его червеподобном пенисе, видимо птица приняла его за еду.

— А-А-А, — закричал Никита Семёнович.

Птица продолжала атаковать чужака, нанося клювом раны по всему телу, в том числе и по самым чувствительным местам.

Жирдяй натянул рваные трусы и побежал со всех ног, блестя намокшими телесами. Птица вскоре отстала.

* * *

Дальнейший путь до дома прошёл без сюрпризов. Никите здорово досталось и теперь он проявлял бдительность. Он шёл осторожно и смотрел по сторонам. Школьник пропустил проезжающую машину, отошёл от дороги и не дал окатить себя из лужи. Не дал соседской собаке даже повода себя облаять, перейдя на другую сторону дороги.

Время шло к обеду и Никите Семёновичу как по часам захотелось срать, поэтому, перешагнув порог родной ржавой калитки, он направился прямиком в деревянную будку уличного туалета, другого здесь не было. Дверь он не закрывал, потому что бабушка запрещала, объясняя это малым возрастом Никиты Семёновича.

В деревянной будке, когда-то выкрашенной в жёлтый цвет, а теперь выцветшей на солнце, сильно воняло кислым говном и мочой. Там воняло буквально так, как и ожидаешь, заходя в деревянный ящик над ямой с говном. Внутри даже не было осиного улья, настолько там было невыносимо. Никита дышал через рот, поскольку дышать через нос было невозможно, но сдерживать рвоту это помогало мало.

Он сел жопой на пропитавшиеся мочой доски. Его бухой дед часто не попадал в дырку, поэтому потемневшее дерево навсегда запомнило тепло дедовой ссанины, которое через время теперь передавалось ягодицам Никиты.

Парень всё ещё тяжело дышал после всех своих приключений. Пот, покрывавший его тело, загустел и начал бродить, заставляя свежие раны чесаться. Его кожа будто полностью покрылась жидким салом.

Малой запрокинул голову, чтобы посмотреть на небо в небольшое отверстие в потолке, служившее для вентиляции. Он сидел на краю большой дыры, и в этот момент баланс веса сместился, и школьник, смазанный собственным жиром, свалился в дыру задницей вперёд и сложившись вдвое. Он держался только пятками, головой и ладонями за края своего спасательного и не раз обоссаного круга.

Согнувшись, дышать было тяжело, поэтому Никита Семёнович делал частые и неглубокие вдохи, преодолевая рвотный рефлекс от усилившегося запаха дерьма. Силы быстро покидали молодое неокрепшее тело, Никита это чувствовал, и поэтому предпринял попытку выбраться. Дряблые конечности сразу же забились, а ладони неожиданно разжались.

Мелкий сумоист всё ещё цеплялся ногами, поэтому, летя головой вниз, он описал полукруг, опираясь ногами за дерево, чтобы затем плюхнуться прямо в говняную гладь лицом.

* * *

Никита Семёнович услышал оглушительный шлепок о полужидкую неровную поверхность, прежде чем его уши заволокло дерьмом, однако снаружи этот звук скорее походил на приглушённый еле слышный хлопок, поэтому никто не обратил внимания.

Толстый запаниковал и стал барахтаться, бурча себе под нос что-то вроде «У-у-ух!», не издавая хоть сколько-то громких звуков. Паника будто запихала ему в горло большой кусок кала, который закупоривал ужас где-то внутри сальных жировых складок.

В голове ощущалась пульсация, воздуха не хватало, перегнивший понос словно зыбучие пески засасывал беспомощно беснующуюся жертву. В какой-то момент Никита почувствовал твёрдое дно и, загребая руками, выпрямился в полный рост.

Уровень говна был ему примерно по грудь. Где-то наверху, метрах в полутора над головой виднелся обоссаный нимб туалетного чрева.

— У-у-у, — подал голос Никита Семёнович, чтобы услышать эхо и тем самым определить примерный размер ямы. Резкое плоское эхо зазвенело где-то наверху, отразившись от потолка деревянной будки.

Первый шок Никиты спал, и теперь он вдруг явственно почувствовал запах. Гнилостный аромат переваренной старческими кишками жирной еды ударил ему в нос. Вонь была такой сильной, что дышать было почти невозможно и даже больно. Нельзя было и определить на что это было похоже: тут и протухшие яйца, и дедова вспревшая мошонка, купающаяся в его нестиранных обоссаных семейниках неделями, и бабкина небритая манда, по которой иногда стекает понос, оставляя высохшие кусочки в ложбинке между забытыми половыми губами, и разложившийся труп соседской кошки, который обезумевшая голодная собака решила растерзать, то ли от голода, то ли от жажды убийства, и забродивший копченый фарш краковской колбасы, где уже во всю резвились и срались жирные опарыши.

Каждый вдох давался физически тяжело, будто дышать приходилось каким-то тягучим туманом на границе перехода вещества между агрегатными состояниями. Никита делал вдох с усилием, от недостатка кислорода у него закружилась голова.

Желудок не выдержал, и Спермыча тихо вырвало переваренными яйцами, сдобренными большим количеством горькой желчи. Говно поглотило блевотину в считанные секунды, будто бесформенный монстр. Через пару секунд на поверхность всплыл большой пузырь.

Никита Семёнович дышал часто и натужно, негромко сопя. По скудному падающему лучу солнца, резко рассеивающемуся где-то у поверхности, было видно, что в яме стоял туман испарившейся мочи, которым парень и дышал. Тяжёлые капли оседали на его торчащем над гладью туловище. Каждый вдох раздирал слизистую разъедающим запахом, горло засаднило почти сразу. Моргать приходилось часто, будто помещение было заполнено токсичным дымом от горящего пластика.

Голосовые связки будто спёрло, школьник не мог вымолвить ни слова, а ведь стоило только прокричать. Никита прислушался к доносившимся с улицы звукам. «Ну вот же, давай, кричи» — подумал Никита Семёнович, но почему-то не решался позвать на помощь, пытаясь найти отговорки даже в таком положении.

Вдруг, где-то близко послышался голос бабушки, дверь туалета сначала распахнулась, впуская больше света, и затем закрылась, делая свет приглушённым. Никита раскрыл было рот, наконец решившись позвать на помощь, но прежде чем он смог что-то вымолвить, свет почти полностью погас, но за мгновенье до этого жирный увидел большую бесформенную жопу с вылезшим кишечником и обрюзгшее влагалище с волосатыми половыми губами, по которым скользнул летний луч солнца, не подозревая, что от звезды до пизды сто пятьдесят миллионов километров.

Никита задержал дыхание, думая, что теперь-то уж ему никак нельзя попасться, ведь если бабуля узнает, свидетелем чего стал Никита, то точно даст ему ремня.

Одинокий пердёж отозвался приглушённым эхом. Из ануса полился жидкий отвратительный понос. Бабушка кряхтела, после чего выдавала новую порцию испражнений всех цветов радуги. Шматы поноса падали на чуть более твёрдую гладь, расплёскивая жидкие фекалии во все стороны. Зрелище было ужасающим, но и дико интересным, поэтому Никита смотрел на него сквозь растопыренные пальцы рук, который вскоре покрылись этими самыми ошмётками.

Бабушка покакала и на десерт выдала разделённую на несколько потоков струю мочи, будто шедшую из сломанной поливалки. Падавшие в свете солнца капли отскакивали прямо Никите на глаза. Парень стоял и молча терпел, пытаясь не блевануть от никуда не девшегося демонического аромата.

Не вытерев свою странное очко, бабушка встала и ушла, а Никита, наконец, смог дышать полной грудью, насколько это вообще было возможно в данных обстоятельствах.

* * *

Прошло уже несколько часов, а Никита будто теперь и не пытался выбраться, думая, что он навсегда опозорен, и ему нет места среди нормальных людей. Теперь он пытался приспособиться к своему новому существованию.

В яме было холодно, поэтому парень старался стоять в луче солнце, который хоть немного грел, но каждый раз, когда кто-то заходил поссать, ему приходилось перемещаться по убежищу, дабы не быть замеченным через дыру.

Хотелось пить. Жажда заставила школьника преодолеть отвращение и начать пить мочу своей бабушки, которая приходила ссать довольно часто. Солёная жидкость была такой отвратительной на вкус, что в первый раз Никиту вывернуло, и он рисковал спалиться. Горький солёный нектар медного оттенка с привкусом васаби и вымытой в кока-коле дохлой крысы навсегда врезался ему в память и всплывал в мозгу каждый раз при виде любимой бабули.

* * *

Уже стемнело, Никита Семёнович очень устал. Его раны на ногах и животе сильно щипало кислотой микрофлоры неизвестного количества людей. Повреждённая кожа дико чесалась, и парень, не в силах терпеть, корябал обгрызанными ногтями раны, выпуская кровь в дерьмо, и запуская дерьмо в кровь, отчего щипать начинало ещё сильнее.

Его белоснежные кудрявые волосы были покрыты высохшим дерьмом, которое застыло в причудливых формах, делая из Никиты настоящего панка — излишний оптимизм, конечно, не красил толстого.

В тёмной помещении взгляд всё время цеплялся за светлый круг туалета, отделявший его новый грязный одинокий мир, от мира так называемых нормальных людей. К своему удивлению, Никита начал чувствовать себя в безопасности, находясь в этой яме. Ведь только здесь было всё понятно. Конечно, было и до ужаса отвратительно и мало совместимо с жизнью, зато предельно понятно как нужно жить и как выжить. А там, наверху, жизнь казалась сложной, люди тупыми и ненужными, а жизнь бессмысленной.

Никита подошёл к рыхлой стене своего нового убежища. Идти через вязкую, периодически пузыряющуюся жидкость, было тяжело. У стены он нашёл небольшой выступ, куда смог приткнуть голову и ступеньку, куда мог поставить голову и, убедившись, что положение более-менее устойчивое, закрыл глаза и попытался заснуть. Целый день на ногах в вонючей жиже вымотал его.

* * *

Школьник проснулся от того, что погрузился головой прямо в понос и пускал пузыри носом. Голова раскалывалась от отсутствия достаточного количества кислорода. На улице орал петух. Дико хотелось есть, но не есть же говно? Так ведь?

…

Ну нет, ну правда, не есть же говно, в конце-то концов! Не стоит.

…

Никите Семёновичу хотелось увидеть небо и солнечный свет, поэтому он стал продираться сквозь переваренную Нутеллу с текстурой кабачковой икры к освещённому островку посреди тяжёлого стелящегося тумана. Как только Спермович оказался на свету, то получил заряд тяжёлой тугой струи себе на макушку, которая растопила застывшее говно в волосах и заставила его течь по ресницам.

— Бабка! Никитка-то наш нашёлся! — заорал дядя Савва, сосед, который часто наведывался к бабушке.

— Семёнович, — грустно буркнул под нос Никита, будто был не рад, что его наконец обнаружили. Что будет дальше?

Дядя Савва не переставал ссать.

— Ты это, Никитка, отойди наверное…, а то дядя Савва остановиться-то не может, — через десять секунд сказал дядя Савва.

У Никиты уже не было сил идти через вязкую жижу, поэтому он молча стоял, принимая струю на лицо и наблюдая, как дядя Савва стряхивает последние капли на белоснежные волосы.

— Ой! Никита! О-о-ой! — запричитала бабушке где-то вдали.

* * *

Дядя Савва спустил верёвку через дырку туалета и попытался вытянуть Никиту, но полуживая жижа держала парня, не хотела его отпускать. Ставшая родной яма не хотела оставаться одна.

— Никитос, ногами подвигай, подсоби! — крикнул ему дядя Савва.

Никита Семёнович стал двигать ногами, разминая полузастившую холодную глину. Она неохотно поддалась и отпустила малого. Как только макушка Никиты показалась в дырке, дядя Савва крикнул:

— Хватайся, парень!

Никита Семёнович отпустил веревку и молниеносным неуклюжим движением опёрся о край дыры, но в этот раз что-то пошло не так: дыра была слишком тесной, чтобы вылезти самому, да и сил не хватало. Повисев в отчаянии немного, жирдяй расслабил руки и с размаху снова рухнул в дерьмо с характерным шлепком. Наблюдавший за этим дядя Савва получил порцию поносных брызг в лицо.

— Ёб твою мать! — вскрикнул он, вытираясь рукавом.

В конечном итоге пришлось позвать несколько мужиков с соседних домов. Они в несколько рук вытащили туалетную будку, явив свету обосраное тело Никиты. Все вместе они вытянули школьника, словно застрявшего в болоте детёныша бегемота. Трусы этого увальня яма забрала себе на память.

* * *

Никита не сказал бабушке что видел, стоя в куче говна. Также Никита Семёнович не рассказал и в школе, что с ним произошло, как впрочем он не рассказывал ни о каком из событий своей жизни.

Колесо Сансары вновь завертелось с прежней скоростью, заставляя парня держать тычки и зуботрещины судьбы каждый день, как было и раньше. Судьбоносный поносный случай врезался ему в память как наиболее значимое событие его жизни, дав какой-то другой опыт существования и научив тому, что ничто не бывает вечным — всё преходяще.

Заплыв в говне навсегда изменил Никиту. Из забитого неразговорчивого школьника он превратился в забитого неразговорчивого пидора, ведь вид изувеченных возрастом и дедушкой бабушкиных гениталий навсегда сделал из него гомосексуалиста, а время стёрло из воспоминаний зловонный запах смерти выгребной ямы, оставив лишь светлый образ пещеры одиночества, в которую он всегда хотел вернуться.